Шла Саша по шоссе и сосала сушку. А ваш косноязычный сенсей как-то решил срезать путь и пошел по улице, на которой он был очень давно, более двадцати лет назад. Тогда он работал медбратом хирургического отделения. Катался по всему городу на служебной машине и делал перевязки на дому. Это частный сектор, где жили-были как в сказке, старик со своею старухой. Дома на этой улице все богатые и довольно большие, в два или три этажа, а их одноэтажный домик как будто в ямке, затаился, прижавшись к земле, как кошка перед прыжком. Улицу эту теперь заасфальтировали, так что любо-дорого, а тогда она была немного попроще. Это было ужасное время. Безвременье, между нулевыми и лихими девяностыми. Когда одно вроде закончилось, а другое еще даже не начиналось. Единственным, что было хорошего — я был моложе на двадцать лет. И то, это как посмотреть, в молодости все острее и болезненнее воспринимаешь, а от своей молодости, которую воспринимаешь как должное, особого удовольствия не находишь. Когда учишься настроение гораздо лучше, потому что кажется, что все впереди. Вот закончится опостылевшая учеба и начнется, наконец, веселая и свободная жизнь. А потом, когда ты в нее окунаешься, то… Словами не передать. Оглашаю весь список, пжалста:
- Зарплата 450 рублей. Да, тогда были такие зарплаты.
- Старшая медсестра, мой непосредственный начальник, ест поедом, на ровном месте и непостижимо за что. Как мне потом объяснили девчонки, оказывается, она это практиковала. Заплати ей, и она оставит тебя в покое, а не заплатишь — сожрет и возьмет на твое место кого-то другого. Лицо у меня слишком серьезное, поэтому прямо сказать она не решалась, а я был слишком непонятливым, в полном соответствии со своим лицом. Это была китайская пытка, когда на голову пленнику капает вода по капле в час, до тех пор, пока человек не сходит с ума. Каждый день она выносила мне мозг, пока от мысли про возвращение на базу, меня не начинало кидать то в жар, то в холод.
- На дому перевязывать надо было: умирающих от рака больных, пролежни (одна женщина, бывшая учительница, просто сгнивала заживо, без противогаза не подойдешь, а как и с какой тоской она смотрела на меня, страдая, что все никак не умрет, — это было просто ужасно), трофические язвы нижних конечностей, и прочее, но там уже было полегче. Самое главное, что было морально тяжелым, это не сами перевязки, а видеть этих людей и их страдания. Осознавать свое бессилие во всех смыслах этого слова. Когда не можешь помочь ни себе, ни другим.
- Несчастная любовь, которая присовокупилась как нельзя вовремя, растравив меня как говорил Попандопуло из Свадьбы в Малиновке: «Слушай, сыграй мне так, чтобы душа сначала развернулась, а потом обратно завернулась». Это был такой ад, что мне даже самому было интересно, смогу ли я его пережить. Ад был настолько безупречным, качественным и совершенным, что завораживал и восхищал меня, как эстета, своим совершенством и глубиной. Без всякого сомнения, не знаю как вас, а меня ведет по жизни какая-то страшная сила, которая точно и вовремя подсовывает мне нужные образы. В тот год я впервые поехал на Черное море. Мы приехали туда в пять утра, когда на нем разыгрался шторм. Не смотря на пасмурное небо и проливной дождь, море было теплым и настолько синим, как будто в нем разбавили синьку. Это был автокемпинг. Люди поразбегались кто куда, поснимали с мест свои палатки и морской берег превратился в унылую и одинокую предрассветную пустыню. Но отступать было некуда. Мне дали добрые люди в дорогу старую, тяжелую, шестиместную, еще советскую, брезентовую геологическую палатку; и я, один (нормальные люди все сидели в автобусе) впервые в своей жизни, под противным дождем, искал колышки и забивал их в мокрую землю, поднимая тяжелые камни… И говорил с ними, вспоминая их имена. Я делал это стараясь не думать о том кошмаре, в котором я оказался, тщательно уклоняясь от вопроса самому себе: а что я вообще тут делаю? Просто из опасения повредиться в уме. А потом рассвело, и к десяти часам утра выглянуло солнышко. Тучи рассеялись и наступил веселый и яркий день. Я открыл для себя плаванье в ластах с маской и трубкой, и просто летал как птица, над морским дном. Летал как Ихтиандр, Человек-амфибия, с удивлением обнаруживая, как прямо наяву попадаю в иной, подводный мир, при этом все же не утрачивая до конца связи с прежним, земным. Все это я рассказываю к тому, что когда наступила ночь, и над абсолютно черным морем, в таком же угольно-черном небе висела и подсвечивала серые облака тоскливая одинокая Луна; а море безмолвно шумело и колыхалось внизу — это был тот самый образ того самого ада, который я тогда ощущал. После веселого и яркого дня, черная колыхающаяся бездна тоски и безысходности. Три дня на море пройдут и надо будет снова выходить на работу. И не на три дня, а на целую бесконечность. Обычно все вспоминают с ностальгией про старые славные времена, как молоды мы были, и все такое прочее. А я бы не хотел снова вернуться туда.
- Ну и вот, прилетаю я как-то на Таити… Точнее, приезжаю я на этот адрес, и приезжал я туда очень много раз. Со всем своим списком. У бабки были трофические язвы на ногах. И еще она была повредившейся в уме. Как, впрочем, и некоторые другие мои больные, потому что вот такой контингент. Она всегда очень долго кричала и ругалась на меня, прежде чем позволяла мне ее перевязать. Трудно сказать, не то чтобы сумасшедшая, а как бы наполовину. Она все-таки соображала, что происходит. «Ходите тут по чужим домам, шляетесь», и все такое прочее. Это она мне. И много всего такого, и долго так она кричала-ворчала. А ездить к ней надо было через день. Когда говорят, что у психиатров от общения с сумасшедшими, съезжает крыша, это никакая не шутка. Если бы не ее дед, о котором я и хочу рассказать, я не представляю, что там можно было бы сделать. (Как потом и произошло). Дед ее был ветераном Великой Отечественной Войны. Да ребята. Он служил на флоте. Он был моряком. Бабка всегда сидела в маленькой тесной кухоньке, на табуретке, и орала не своим голосом. На меня. Я просто стоял перед ней по колено в шоке. Но тут на кухню заходил дед. Он всегда улыбался и бодро приветствовал меня. Всегда браво и молодцевато. Сейчас мне стыдно это вспоминать, потому что я тогда не был способен понять и оценить его поведение. Он пытался меня поддержать. Не скажу, что у него это получалось, но все же я отмечал, понимал и видел, как и что он делал, пусть это и не укладывалось у меня в голове. Он всегда выходил в своей тельняшке и черных матросских брюках-клёш, застегнутых на непривычный лацбант. В безупречно начищенных черных ботинках. Китель с медалями тоже висел всегда где-то неподалеку, но дед всегда выходил в тельняшке. Полагаю, он не хотел, чтобы все было чересчур нарочито и не считал меня дураком. (Да и много чести передо мной быть при полном параде, как будто я адмирал какой.) Но я им был, дураком. Я не знаю, всегда он так ходил, или только когда я должен был приехать, специально для меня одевался. Сейчас я думаю, что специально для меня, и мне становится еще стыдней. Он уговаривал ее сначала ласково позволить мне ее перевязать, потом строго и уже почти крича на нее; и ее психоз постепенно начинал затухать. Помню, как дед, вроде бы без всякой причины, (я его специально не спрашивал) начал рассказывать, как он был в составе десантной группы, и они прыгали с десантного корабля прямо в холоднющее апрельское (полагаю, Балтийское) море. И воды им там было по грудь. И потом сразу шли в атаку на холодном ветру. «А куда было деваться? Ура, и вперед, как есть.» И что с того времени у него проблемы с легкими, часто простужается. А один раз он вышел с гармошкой и стал играть… На перевязках и с таким начальством я больше года не проработал. Пошел дальше, на курсы, учиться по другой специальности. А примерно через пару, может быть три года, уже не вспомню, встретился с нашими девчонками, которые после меня стали на моем месте работать. Они мне и рассказали, что туда больше не ездят. Дедушка умер, а бабка никому не отрывала, только кричала все время, сутками, несколько недель подряд, пока тоже не умерла.
Я бы не сказал, что был тогда в состоянии противоположном эйфористичному или хотя бы обычному, спокойно-уравновешенному. Скорее заледенел или превратился в камень. Меня ничем было не пронять, мне на все было все равно, я жил как в зазеркалье и смотрел оттуда на этот мир. Не думаю, что я нуждался в поддержке и подбадривании, мне было все равно и это было фатально. Я понимал, что попал в ад, деваться некуда. И через него придется пройти.
Не знаю, может у меня на лице или по глазам было видно, в какой я депрессии, а может дед думал, что это у меня шок от поведения его старухи, но сейчас я понимаю, что он пытался меня поддержать. Вот какие люди жили тогда. Они и сейчас живут среди нас. Что мы вообще можем понять, не знавшие Великой войны, где каждый день был без отдыха, а недели без выходных. Где один день был тяжелее другого, и так было более четырех лет подряд. А потом были послевоенные голод, разруха на двадцать лет. И одновременно надо было создавать ядерное оружие, противостоять новым вызовам. Совсем еще молодые люди с нуля создавали ядерную промышленность, совершали ошибки, получали смертельные дозы радиационного облучения и погибали в страшных мучениях. Не имея опыта ликвидации аварий на атомных предприятиях, вручную собирали радиоактивные загрязнения с помощью обычного ведра и тряпки. Как это все лечить тоже никто не знал. Сколько их погибло и пострадало засекречено до сих пор. Мы понятия не имеем, как им это всё удалось, через какой ад они прошли. Что им лихие девяностые и депрессивные нулевые? Жить каждый день со своей старухой, повредившейся в уме, находить в себе силы поддержать другого и не унывать никогда. Только такие люди и могли вернуться с победой. Они оставили весь негатив там, и больше их уже ничем было не смутить. Помню, как он сказал, где закончилась его война, таким четким и бодрым голосом: «Город Пиллау, Восточной Пруссии!». Теперь это город Балтийск, Калининградской области. Такие люди прошли через войну, по воде, аки посуху, ни разу не усомнившись. Вот что такое настоящие, как говорил Суворов, чудо-богатыри. Вот она, умопомрачительная сила и мощь, которая настолько величественна, что ее ни оценить, ни вообразить до конца невозможно. Она просто несокрушима. И она бесконечна в своей несокрушимости. Это у них получилось не потому, что наших дедов этому специально обучали, а потому, что они уже умели любить. Или как-то сами смогли этому научиться. Любить свою Родину и себя внутри своей Родины. Любить свою улицу, свой дом, свое дело, свою страну и своих соотечественников. Они не мыслили себя иначе. В этом и был секрет их несокрушимости. Победа была добыта, потому что поражение было неприемлемо, и если для победы что-то было нужно сделать или предпринять, они это делали и предпринимали. Лениться, унывать, отчаиваться, делать что-то вполсилы не было никакого смысла. Если надо было учиться — учились, трудиться — трудились, если надо было ждать и терпеть — терпели и ждали. Столько, сколько было нужно. Чтобы добыть победу и достичь желаемого. Это был вопрос выживания. Если бы мы были неправы (или менее правы, чем наш противник), мы бы не смогли себя отстоять. Потому что сила всегда там, где правда, ибо сила сама по себе является порождением правды и истины. Когда вас хотят уничтожить, когда это вопрос вашего выживания, сама Вселенная защищает вас и находится на вашей стороне. Она одна представляет судейство на этой площадке, мгновенно поднимая вверх красный или белый флажок. И всегда объявляет иппон тому, кто более прав.
О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих
И видеть таковых желает,
Каких зовет от стран чужих,
О, ваши дни благословенны!
Дерзайте ныне ободренны
Раченьем вашим показать,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.
Науки юношей питают,
Отраду старым подают,
В счастливой жизни украшают,
В несчастной случай берегут;
В домашних трудностях утеха
И в дальних странствах не помеха.
Науки пользуют везде,
Среди народов и в пустыне,
В градском шуму и наедине,
В покое сладки и в труде.
Тебе, о милости источник,
О ангел мирных наших лет!
Всевышний на того помощник,
Кто гордостью своей дерзнет,
Завидя нашему покою,
Против тебя восстать войною;
Тебя зиждитель сохранит
Во всех путях беспреткновенну
И жизнь твою благословенну
С числом щедрот твоих сравнит.